Как воспринимаются изменения в правописании?

(1)Когда-то давно, ещё в советское время, у меня в гостях был молодой немецкий лингвист, большой демократ и большой любитель России. (2)Он очень любил русских и переживал, что им приходится жить в тоталитарном государстве, но ещё больше он любил русский язык. (З)Всё в русском языке восхищало его — и падежи, и виды, — кроме одного. (4)«Зачем, — говорил он, — вы, русские, используете кириллицу? (5)Это ведь так неудобно для иностранцев, которые ну просто ничего не понимают ни на ваших картах, ни на улицах. (6)Да и вам самим было бы гораздо удобнее писать латиницей, и это был бы первый шаг сближения со свободным и демократическим миром». (7)Я возражал, что как раз нам удобнее не станет, потому что мы привыкли к кириллице и даже немного гордимся ею, и вообще, народ на это никогда не согласится. (8)«А при чём здесь народ, — сказал немец. — (9)Просто возьмите и перейдите на латиницу». (10)Крыть было нечем! (11)Так я получил первый урок демократии, умело использующей отдельные преимущества тоталитарного строя.

(12)Это, конечно, больше история про немца и демократию, но всё-таки немного и про русский язык. (13)Смешно сказать, но, если кто не заметил, мы всё-таки перешли на латиницу. (14)Правда, не все и ненадолго. (15)Это коснулось прежде всего пользователей Интернета и особенно электронной почты в начальный период их развития в нашей стране, когда не были введены общепринятые кириллические шрифты. (16)Кто-то при этом использовал апострофы для передачи мягких согласных, кто-то латинское «и», кто-то «игрек», а кто-то просто плевал на мягкость, но все так или иначе справлялись. (17)Несмотря на обилие непоследовательных и ненаучных способов передачи русских слов латиницей, мы продолжили давать советы, спорить и ругаться, то есть, короче говоря, общаться и понимать друг друга. (18)До тех пор, пока технический прогресс не вернул нам нашу кириллицу.

(19)Из этого эксперимента, проведённого над нами новыми технологиями, я извлёк весьма тривиальный лингвистический урок. (20)Ценность общения (в первую очередь на родном языке) столь высока, что ради него можно перейти даже на другую графику.
(21)Но... значительно лучше использовать свою родную, привычную. (22)Именно поэтому сегодня я гораздо менее охотно читаю в Интернете комментарии, записанные латиницей (просто потому, что у их авторов, живущих за границей, нет кириллических шрифтов).

(23)Такие комментарии, конечно же, прочитываются, но несколько медленнее и, как бы это сказать, без удовольствия.

(24)Более общий вывод состоит в том, что мы можем приспособиться к любым изменениям нашей графики, но лучше, чтобы таких изменений не было вовсе. (25)И этим, в частности, объясняется отношение к время от времени предлагаемым реформам даже не графики, а орфографии и пунктуации. (26)Образованные люди (за исключением лингвистов) практически всегда против таких реформ, ведь наибольший урон от изменений несут грамотные взрослые люди, а ещё точнее, люди много пишущие и читающие. (27)Они сильнее всех привыкли к существующему порядку, и им труднее перестраиваться. (28)Из наиболее грамотных они в один миг становятся наиболее неграмотными (правда, только на определённое время). (29)Кроме всего прочего, грамотность является одной из составляющих культуры, и её утрата воспринимается культурными людьми болезненно.

(З0)Многие до сих пор переживают из-за реформы 1917—1918 годов. (31)И вот в начале нового века прогрессивная общественность дала отпор ещё одной попытке реформировать наше правописание. (32)В публичной дискуссии о реформе правописания обсуждалась прежде всего замена буквы ю на у в словах брошюра и парашют. (ЗЗ)Образованный носитель языка активно сопротивлялся любым изменениям орфографии и имел на это полное право.

(34)Однако, как показывают опыты, не слишком мы вдумываемся в орфографию, когда читаем текст. (35)3абавное доказательство этого найдено мной в Интернете, где данный текст фигурирует в качестве анекдота:

По рзелулъаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, вкокам пряокде рсапожолена бкувы в солее. (36)Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. (37)Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все рвано ткест чтаитсея без побрелм. (38)Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом.

(З9)Действительно, текст читается достаточно легко, хотя перепутаны все буквы, кроме первой и последней. (40)Конечно, не надо стремиться к такой практически абсолютной свободе (всё-таки слова выглядят как-то неприятно), но не надо и драматизировать ситуацию. (41)Самое же замечательное, что так легко мы справляемся с этим текстом именно потому, что в нём представлены привычные нам кириллические буквы, и нам достаточно мимолётного взгляда на них, чтобы воспринять некий графический образ слова. (42)Так что, извините, товарищи немцы, без кириллицы нам никак нельзя.

(43)Кстати, этот лингвистический текст оказывается и аргументом против искажений орфографии в Интернете. (44)Если вы перемешаете буквы неправильно записанного слова, вы его вряд ли опознаете. (45)Привычки к искажённому образу у нашего глаза нет.

(По М.А. Кронгаузу*)

* Максим Анисимович Кронгауз (род. в 1958 г.) — российский лингвист, доктор филологических наук, профессор.