Сочинение по тексту Г.Я. Бакланова

(1)На огромном отдалении Таню теперь он видел девочкой с румянцем волнения на щеках, с жалким, испуганным, растерянным взглядом, а на руках — грудной ребёнок, и Митя, трёхлетний, прижался, обхватил её ногу. (2)Волнение старших передалось ему, он держался за мать, крепился, чтоб не заплакать. (3)Такими он их оставил и уже никогда не увидел больше. (4)И никто, ни одна живая душа в целом мире не помнит, не знает про них, как будто и не жили на свете.

(5)Маленького, грудного, он ещё не успел как следует ощутить, ещё не взял в сердце. (6)И легче младенцу: страха не ведал, не знал, что жил, не сознавал, что отнимают. (7)Но три года Митиной жизни, всё это, впервые испытанное, когда из маленького кролика, способного только спать и плакать, вырастал осмысленный человек, с которым всё уже становилось интересно... (8)И вот нет его, и никому это не больно, нет как не было.

(9)В послевоенной жизни, особенно когда много лет минуло, Николаю Ивановичу не раз говорили: «У тебя была броня — и ты не воспользовался? (10)Но почему?» (11)И ещё так говорили: «Тыл во время войны — это тот же передний край». (12)Но и тогда и теперь он знал, если бы не шли сами, не поднялись так, не было бы победы, ничего не было бы. (13)И многих из тех, кто так разумно спрашивает теперь, тоже не было бы на свете. (14)Но не объяснишь, если уже объяснять надо.

(15)Таня с детьми оставалась в тылу и не думала, что и сюда война докатится. (16)Если и боялась Таня, так только за него. (17)Но он всё же забежал к Фёдоровскому, чтобы договориться с ним. (18)Тот быстро рос перед войной, особенно поднялся в последние четыре предвоенных года. (19)Уже и машина ждала его у подъезда, а тогда это многое значило. (20)И секретарша не пропустила бы к нему так просто, но они сошлись в коридоре, вместе зашли в кабинет. «(21)Я тебя не понимаю, — с долей официального недовольства в голосе, как полагалось в официальном месте, говорил Фёдоровский, заведя его к себе, но не садясь. — (22)Ты что, действительно думаешь, что враг придёт сюда? (23)Ты знаешь, как называются подобные настроения?»

(24)Рядом на маленьком столике телефонные аппараты, сам Фёдоровский — в полувоенном, в гимнастёрке без знаков различия, в хромовых сапогах, и вот так стоя во весь свой немалый рост, скорбно качал головою, не одобряя, не имея права одобрять подобные настроения, но уже и улыбался сквозь строгость, улыбкой прощал момент малодушия: «Одно тебя извиняет: на фронт идёшь».

(25)Не раз потом вспоминалось Николаю Ивановичу всё это, и «настроения», и полувоенный его костюм — дань времени, а машина стояла у подъезда наготове, и когда фронт придвинулся, в ней Фёдоровский и укатил.

(26)Теперь забыты многие слова и то, что они означали для человека, не в каждом словаре найдёшь слово «лишенец». (27)Родители Фёдоровского были лишенцы. (28)Держали они какую-то небольшую торговлишку в период нэпа и в дальнейшем, причисленные за это к эксплуататорским классам, были лишены избирательных и прочих гражданских прав. (29)Если бы не отец Николая Ивановича, который в своей жизни многим людям помог, что ему и припомнили в дальнейшем, невесёлое будущее ожидало Фёдоровского.

(30)Человек старых понятий, участник революции ещё девятьсот пятого года, отец говорил: «Способный юноша, зачем его лишать чего -то? (31)Зачем самим лишаться? (32)Страна не должна лишаться толковых людей». (33)И Фёдоровского приняли на рабфак, и способный юноша, вначале приниженный, за всё благодаривший, стал выправляться, расти, как придавленный росток из-под камня.

(34)Из таких, кто всего был лишён, пережил страх, а потом допущен, приближен, из них во все времена выходил и самые непреклонные служаки, которые не помнят ни отца, ни мать, служат ревностно не идее, а силе. (35)Они, если и там оказывались, — по ту сторону фронта, то и там точно так же служили силе, становились первыми ревнителями порядка.

(36)По всем человеческим понятиям Николай Иванович считал, что уж с такой просьбой — предупредить Таню, если станет опасно, не в машину взять с собой, предупредить только, чтобы она смогла вовремя эвакуироваться с детьми, — о таком пустяке мог он попросить. (37)Тем более что он уходил на фронт, а Фёдоровский оставался. «(38)Вот тебе моё слово, — выходя из-за стола с телефонами, одновременно хмурясь, но и прощая, уже наученный этой игре, сладость испытывая от неё, говорил Фёдоровский. — (39)Не должен бы я поддерживать такие настроения, но ты уходишь, тревогу твою понять можно. (40)Вот тебе моё слово и вот тебе моя рука!»

(41)Глупые старые представления о долге, о благодарности. (42)От людей, помнящих, кем ты был, знающих твоё прошлое, от таких людей избавляются, а не долги им отдают. (43)Но поздно это узнаётся, самое главное всегда узнаётся задним числом. (44)Да и семья их жила другими понятиями. (45)Ему бы сказать Тане: «Станет опасно — решай сама, не жди». (46)Но он хотел как лучше, а Таня привыкла его слушать, он старше, умней. (47)И ждала до последнего. (48)Верила.

(49)После войны разыскал он Фёдоровского уже в Москве, и кабинет был значительней, и телефонов побольше под рукой. «(50)Я не имел права, — как вы все простых вещей не понимаете? — с превосходством человека, обрёкшего себя в жертву долгу, возвысился над ним Фёдоровский. — (51)Я — Тане, Таня — подруге, соседке, та — ещё соседке. (52)Вот так и возникает элемент паники...» (53)В кабинет уже входили почтительные, прилично одетые люди с папками для доклада, похожие друг на друга. (54)Все они смотрели неодобрительно, тут повышать голос, громко разговаривать не полагалось. «(55)Но тебя машина ждала внизу!» (56)Только это и сказал. (57)И ещё обложил напоследок. (58)И потом долго жгло, что ничего не сделал, проклятое это интеллигентское, с детства въевшееся в кровь, не дало переступить. (59)А что можно сделать, разве изменишь?

(По Г.Я. Бакланову*)
* Григорий Яковлевич Бакланов (1923–2009) — русский советский писатель и сценарист.